Беглецы.
Утро вырвало Париж из объятий ночи внезапно: всего в несколько минут силуэты домов превратились в реальные очертания, синевато-черное небо порозовело на востоке, и первые лучи солнца оттеснили тьму к западу. Город пробуждался, но не становился от этого краше и веселее, как обычно: на всем лежала какая-то печать обреченности. А может быть, Гренгуару просто так показалось?
Он сидел на набережной Сены,
недалеко от Ситэ, облокотившись на парапет,
и сквозь узорчатую решетку ограждения
смотрел на бегущие у его ног воды реки.
«Странно, - думал поэт. – Это очень
странно. Я вроде как счастлив, я должен
быть счастлив, ибо эта мерзкая ночь прошла,
вышло солнышко, Джали со мной, да и сам я ещё
жив, в конце концов! У меня тысяча причин
быть счастливым. И все же…»
Поэту не хотелось думать про это
противное «все же», неотступно следующее за
ним, он отмахивался от него, как от
надоедливой мухи, но оно непрерывно жужжало
вокруг всех его мыслей и никуда не девалось.
«Ну ладно, - вздохнул Гренгуар. Раз
уж не удается отделаться от этого
проклятого вопроса, надо выявить его
причину. Философ я или нет?! Конечно, философ!
А философия тем и хороша, что позволяет
человеку видеть вещи сквозь призму…» Он
уже собрался было по обыкновению пуститься
в разглагольствования о
сути философии, но вовремя спохватился и
поспешил вернуться к отправной точке своих
рассуждений. «М-да, итак, мэтр Пьер,
взгляните правде в глаза: вот уже больше
часа вас преследует непонятное, ничем не
обоснованное беспокойство. Что же могло
послужить его причиной? Что-то не припомню
сегодня никаких неприятностей. Сначала
меня, правда, чуть не повесили, но не
повесили же! Потом мы с архидьяконом
забрали цыганку из Собора Богоматери – я
совершил доброе дело, а то крошке грозила
виселица, потом мы поехали в Ситэ, я получил
Джали, потом я вернулся к лодке и её
привязал – она ведь могла уплыть! А все-таки
добро, я могу её продать и выручить себе на
еду…хм… ну и вроде бы все…Я наверное
просто перегрелся…»
-
Ты ошибаешься,
поэт. – вдруг раздался насмешливый голос
над самым его ухом.
Гренгуар
быстро обернулся, но на набережной никого
не было – только Джали мирно спала у его ног.
-
Кто вы? – с любопытством спросил он.
-
Я? Да, действительно, тебе мудрено
узнать меня, ты со мной, можно даже сказать,
незнаком, а вот я тебя знаю оччень хорошо. И
я сделаю с тобой теперь всё, что захочу, ибо
ты сам меня позвал.
-
Яаааа?, - удивленно протянул Гренгуар, -
вот как… Это интересно. Я никого не звал.
-
Звал-звал, - продолжал голос. Голос был
на редкость неприятный: каждое слово –
будто удар кнута. – Ты спросил, что тебя
беспокоит, не так ли? Я охотно отвечу: это я.
Еще ты спросил, что было причиной этого. И на
этот вопрос я отвечу тебе: ты
предал.
-
Кого?! – удивился поэт.
-
Человека. – пожал плечами голос. –
Этого достаточно.
-
Какого человека? – продолжал
удивляться Гренгуар.
Голос
стал медленно накаляться. И чем напряженнее
он становился, тем сильнее сдавливало грудь
поэту, которого голос мучал, пытал. Каждое
слово – удар кнута…
-
Ты слишком любопытен, поэт. Да нет, какой
же ты поэт! Поэт – это тот, кто несет людям
добро, учит их любви и пониманию мира. Но ты сам не понимаешь мир. Ты не умеешь
любить, не умеешь видеть, не умеешь слышать.
Ты можешь только
болтать. Глупец! Зачем ты живешь, зачем ты
нужен? Прав был твой учитель: ты – только
черновой набросок человеческого существа.
Ты НИЧТО, НИЧТО, НИЧТО…
Внезапно
всё смолкло и мир застлала ватная тишина.
Гренгуар застонал и медленно открыл глаза.
Рядом никого не было. Солнце уже
окончательно поднялось – оно вдруг
показалось Гренгуару алым. Как кровь… Он
помотал головой – видение пропало. Тогда он
осторожно поднялся, держась за парапет,
привалился спиной к решетке… и увидел
перед собой Собор Богоматери. Поэт
вздрогнул, мысли его закружились в
беспорядке, и вдруг из этого вихря выпало
слово: то самое слово, которое так мучало
его всё утро, которое преследовало его, -
слово, в котором он не хотел признаться даже
себе: Эсмеральда.
Лицо
архидьякона исказилось. Он понял, что
проигрывает.
-
Спрашиваю тебя в последний раз:
согласна ты быть моею? – спросил он,
поворачиваясь к цыганке.
Она
ответила твердо:
-
Нет.
Тогда
он громко крикнул:
-
Гудула! Гудула! Вот цыганка! Отомсти ей!
Девушка почувствовала, что кто-то схватил её за локоть. Обернувшись, она увидела, что затворница Роландской башни крепко держит её за руку, а священник бежит по направлению к мосту Богоматери, откуда доносится топот скачущих лошадей. Цыганку охватило отчаяние. Она попыталась вырваться, но тщетно: худые костлявые пальцы вцепились в её руку с неистовой силой. А топот копыт тем временем становился все явственнее. Девушка поняла, что все кончено. Она упала на колени, глотая слезы, не переставая ни на секунду шептать: «Феб, Феб, милый Феб, спаси меня, милый мой, друг мой, заклинаю тебя: спаси!»
Глава
3. «Смерть цыганке!»
Чем ближе подходил Гренгуар к Собору, тем беспокойнее становилось у него на душе. «И зачем я туда иду, что я хочу там найти? Ведь священник давно увез цыганку – он же просто горел желанием её спасти, так что впустую я туда иду – только ботинки изнашиваю» – думал он, но потом, вспомнив про незванного визитера, похолодел и моментально решил, что уж лучше он все-таки дойдет до Собора без лишних размышлений. Таким образом он дошел до угла, вышел на площадь и… удивленно вскинул брови. Картина, представшая его взору, действительно была удивительной. Уродливый силуэт виселицы четко вырисовывался на фоне белизны Нотр-Дама. На площади никого не было, только у кельи вретишницы на мостовой свернулась фигурка в белом платье.
- Хорошо же господин архидьякон спасает нашу плясунью, - пробормотал Гренгуар, - что-то тут не то…» Поэт в нерешительности остановился. Он ума не мог приложить, что же ему делать. У него было несколько секунд, чтобы отступить обратно за угол и остаться незамеченным, но он замешкался, что-то будто удержало его. И Эсмеральда его увидела. Крик радости вырвался из груди несчастной девушки.
- Гренгуар, Гренгуар, спаси меня! Прошу тебя, спаси! Сейчас здесь будут солдаты, они убьют меня, повесят, если ты не поможешь!
Общение с солдатами, равно как и с виселицей, в планы Гренгуара совсем не входило. Однако отступать было уже поздно. Он помчался по направлению к келье затворницы, мысленно проклиная минуту, когда впервые увидел цыганку. Но как только он достиг кельи, все его злые мысли разом улетучились - слишком хрупкой, слишком слабой, слишком прекрасной была девушка, сломленная горем. У Гренгуара перехватило дыхание от жалости. Он схватил Эсмеральду за руку и с силой дернул её к себе. Вретишница на секунду растерялась от появления на сцене нового лица – только на секунду, но этого оказалось довольно. Она выпустила руку цыганки.
Топот лошадиных копыт и крики «Смерть цыганке! Смерть!» приближались. Эсмеральду била дрожь. А старуха, увидев, что упустила жертву, заскрипела зубами, потом страшно захохотала и крикнула: «Будь ты проклята, цыганка! И ты, человек, тоже! Будьте вы оба прокляты! Прокляты! Прокляты!!!»
Всадники тем временем уже показались на площади.
- Бежим! - крикнул Гренгуар девушке. – Ну же! Скорее!
Но цыганка оставалась неподвижной. Она не отрываясь смотрела на приближающуюся кавалькаду всадников: во главе отряда, гордо сидя на холеной лошади и блистая начищенными шпорами, ехал не кто иной, как Феб де Шатопер.
Глава
4. О практической пользе философии
- Ну быстрее, мадемуазель! Вам что, жизнь не дорога?! Что вы уставились на этого болвана? – Гренгуар что было сил тянул Эсмеральду за руку, но она не двигалась, как зачарованная смотря на всадника. Внезапно она отпрянула от Гренгуара и закричала:
- Не приближайся ко мне! Как ты смеешь называть моего Феба болваном?! Ты…ты…ты…жалкий, ничтожный человечишка, ты смеешь.… Не хочу видеть тебя! Уйди!
Для поэта такой поворот событий был неожиданным. Нет, он конечно помнил, что Джали складывала слово «Феб» из букв, написанных на дощечках, а цыганка при первой встрече спросила поэта, что оно значит, но имя древнеримского бога солнца не отождествлялось в его голове с напыщенным военным. Он-то думал, что цыганка просто почитает солнце и всё в таком роде…Непонятно…
Все эти размышления заняли у него буквально долю секунды. Он ещё не выработал дальнейший план действий, но первейший инстинкт бродячего философа - инстинкт самосохранения - заставил его принять наиболее разумное решение – он бросился наутек и не останавливался, пока не понял, что находится вне поля зрения солдат. Только тогда он вспомнил про цыганку. Усевшись на порог чьего-то дома, он принялся размышлять над сложившейся ситуацией. Его терзали два сильнейших чувства одновременно – жалость и нерешительность.
- Цыганку надо спасти. Да, надо. Но легко сказать! У меня нет ни малейшего желания познакомиться с виселицей поближе.… Но все же бедную девушку так жаль! Тут ещё этот Феб… Странно. Ну да ладно, некогда сейчас про это думать. Что же делать?!
Философ задумался, нахмурился…и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.
- Идея! Простая, как все гениальное! Без ложной скромности скажу: вы гений, мэтр Пьер Гренгуар! Надо бы обложить население Парижа налогом: «На прижизненный памятник величайшему философу и мыслителю современности!»
И, сам засмеявшись своей мысли, он с быстротой сорвавшейся с привязи лошади помчался в сторону ратуши.
Глава
5. О Фебе де Шатопере, затворнице Роландской
башни и королевском посланнике.
Феб
Шатопер, да ведь вы же бог!
Зачем душа вам, зачем вам жалость?
Что вам за
дело? У ваших ног
Разбилось
сердце - какая малость!
Но преждевременен ваш смех:
Пьер
Гренгуар
Отсутствия Гренгуара Эсмеральда даже не заметила, ибо всецело была поглощена созерцанием Феба. Солдаты приблизились и цыганка с радостным криком «Феб! Феб!» бросилась к любимому. А Феб был несколько смущен: он не знал, что ему делать. Он не был послан сюда, ибо на его отряд была возложена другая обязанность: подавить бунт бродяг, и капитан просто спешил доложить начальнику отряда Тристану об успешном подавлении бунта. Он знал, что сегодня на Гревской площади должны вешать колдунью, но то, что эта колдунья – Эсмеральда, в голову ему не приходило. Все его чувства к цыганке давно остыли, теперь его с нетерпением ждала Флер-де-Лиз – лакомый кусочек во всех отношениях: красавица, да и наследство немаленькое. Наш капитан стрелков строил на будущее самые радужные планы и не хотел, чтобы они были расстроены из-за какой-то глупой девчонки. Так что у Феба не было ни малейшего желания показать перед всем отрядом, что цыганка ему знакома.
А пока он судорожно искал выход из этой щекотливой ситуации, Эсмеральда ухватилась за стремя его лошади и зашептала «Мой хороший, мой милый Феб, любовь моя, господин мой! Я знала, что ты придешь спасти меня! Скажи же им, что я не убивала тебя, что ты жив – они тебе поверят, поверят, что я ни в чем не виновата! Скажи им! Скажи!»
Но Феб грубо оттолкнул девушку, рассмеялся и громко сказал:
- Сумасшедшая колдунья! Чего ты хочешь от меня?! Что ты пристала ко мне? Я тебя не знаю! – и продолжал, обращаясь к начальнику отряда:
- Рога дьявола! Господин начальник, я человек военный и не мое дело вешать колдуний. С чернью мы покончили. Займитесь остальным сами! Если вы позволите, я вернусь к отряду, который остался без капитана.
И Феб де Шатопер что было духу поскакал прочь.
Эсмеральда всхлипнула – она не ожидала такого предательства от своей любви, и обернулась, ища глазами поэта, но того уже давно и след простыл. Последний луч света угас. Больше надеяться было не на что. Девушку окружили солдаты, палач стоял рядом.
- Ха-ха-ха! – захохотала Гудула. - Наконец-то ты умрешь, цыганка! Пятнадцать лет назад цыганка украла мою дочь, моего маленького ангела. И ты ответишь за это! Отдай мою крошку Агнесу! Ты не знаешь, где она? Так умри! Я объясню тебе. Послушай, я была гулящей девкой, у меня был ребенок, и его у меня отняли! Это сделали цыганки! Теперь ты понимаешь, почему ты должна умереть? Когда твоя мать цыганка придет за тобой, я скажу ей: «Мать, погляди на эту виселицу!» А может, ты вернешь мне дитя? Может, ты знаешь, где она, моя маленькая дочка? Иди, я покажу тебе. Вот её башмачок, моя реликвия – это все, что от неё осталось. Не знаешь ли ты, где другой? Если знаешь, скажи, и я поползу за ним на коленях даже на край света.
Произнося эти слова, она показала цыганке из-за решетки маленький вышитый башмачок.
- Боже! Боже! - зашептала цыганка. Она поспешно раскрыла маленькую ладанку, всегда висевшую у неё на шее, и достала оттуда башмачок, как две капли воды похожий на первый.
- Дочь моя! – завопила затворница.
- Матушка! – ответила цыганка.
Перо бессильно описать эту встречу.
Стена и железные прутья решетки разделяли их.
- О, эта стена!- воскликнула Гудула. – Видеть тебя и не обнять! Дай мне хотя бы твою руку.
Молодая девушка просунула в окошко свою руку, которую вретишница принялась осыпать страстными поцелуями.
Солдаты не прерывали эту сцену сначала из любопытства, но потом даже самые грубые вояки растрогались – им тоже не были чужды человеческие чувства. Но приказ короля есть приказ. Тристан повернулся к солдатам и тихо проговорил:
- Пора.
Наблюдать встречу матери и дочери долее было нельзя. Грозный Тристан боялся, что и его сердце может не выдержать.
Палач бережно, почти нежно взял девушку за руку. Эсмеральда вздрогнула и дико закричала:
- Нет! Нет! Не хочу!
А затворница проговорила совсем другим голосом: тихим, кротким, хватающим за душу:
- Оставьте мою дочь, судари, если в ваших сердцах есть хоть капля милосердия! Вспомните своих матерей – ведь у каждого из вас есть мать, не так ли? Представьте, что они бы почувствовали, если бы вас у них отняли. Будьте милосердны! Взгляните. Я умоляю вас об этом на коленях, как молят самого Иисуса Христа! Вы не возьмете у меня мою дорогую крошку – это совершенно невозможно! Дитя мое! Мое дитя!
Но Тристан промолвил:
- Такова воля короля.
Палач, на глазах которого были слезы, взвалил девушку на плечо, и тело прелестного созданья, грациозно изогнувшись, запрокинулось за его большую голову. Потом он начал подниматься по лестнице.
Но тут послышался топот копыт. Видимо, все же не суждено было в это утро повесить колдунью вовремя - на сцене появилось новое действующее лицо, а точнее, только голос пока достиг площади:
- Срочное послание короля! Новое распоряжение его величества! Слушайте все! Казнь отменяется!
Все, кто был на площади, повернулись в ту сторону, откуда донесся голос, ожидая его обладателя. И тот не замедлил появиться – молодой человек в доспехах, гордо восседающий на серой лошади. Доехав до середины площади, он придержал коня и громко сказал:
- Их величество король французский Людовик Одиннадцатый прослышали, что в Соборе Богоматери укрывалась цыганка – язычница и должна быть повешена, и наш милостивый король решил, что, чтобы казнь язычницы произвела большее впечатление на парижан и усилила их религиозные чувства, цыганку казнить надо позже, днем, предварительно повелев всем парижанам в обязательном порядке на ней присутствовать. А пока что их величество требуют цыганку к себе – их величество хотят сами задать несколько вопросов нахалке, дерзнувшей скрываться под защитой Богоматери от расплаты за свои злодеяния. Их величество также прослышали, что цыганку укрывал архидьякон Собора, который также должен быть за это наказан, поэтому их величество требуют к себе также и нечестивого архидьякона. Я кончил. Таков приказ короля.
Посланник остановился, чтобы перевести дух, и оглядел площадь. Все молчали. Тогда он продолжил:
- Господин начальник отряда, я заберу цыганку и отведу её к королю, а вы идите за архидьяконом и доставьте его к королю как можно скорее.
Тристан вздохнул с облегчением. Он пожалел бедную цыганку и ему не хотелось заниматься её повешанием, а теперь появилась надежда, что после допроса цыганки король поручит повешание кому-нибудь другому. Тристан молча повернулся и пошел к Собору – за архидьяконом. Тем временем посланник выхватил цыганку из рук изумленного палача, неуклюже взвалив её на лошадь перед собой, и стал удаляться. А палач подумал, что как-то странно господин посланник сидит на лошади – как мешок с овсом. Невдомек ему было, что этот посланник ездил на лошади всего пару раз в жизни – в детстве, когда мусорщик, раздобрившись, давал ему покататься на своей кляче. Да палач этого никогда и не узнал. А посланник тем временем думал:
- Чертова лошадь! Еще немножко – и я свалюсь. Но все же какой я молодец! Воистину пора собирать с парижан налог «На прижизненный памятник гениальному философу…» Ой-ой-ой, если я сейчас все-таки упаду, мой мемориал будет уже пожизненным…Чертова лошадь!
Глава
6. Архидьякон
Все
разрушено, все потеряно,
И уже не поможет боль.
Даже золото – обесценено,
И развенчан былой король.
Пьер
Гренгуар
С высоты галереи Собора Богоматери он видел и как появился Феб, и как Эсмеральда говорила с затворницей Роландской башни, но ему было все равно: он устал. Так после долгой дороги непременно наступает усталость, и чем человек сильнее, тем неожиданнее и необоримее навалится она на него. И тогда уже все равно путнику, что впереди еще большая часть пути, что его ждут великие дела, что нельзя сейчас остановиться - он хочет лишь забыться тяжелым сном без сновидений.
Все же когда грубые руки палача схватили хрупкое создание в белом платье и потащили в объятия ведьмы-виселицы, глаза архидьякона блеснули, но не ярко, не отчаянно – так последний луч солнца блестит на камнях мостовой перед наступлением ночи. Фролло отвернулся – ему казалось, что Собор вдруг всей своей тяжестью навалился ему на грудь.
И вдруг будто сквозь сон он услышал доносившийся с площади крик: «Новое распоряжение его величества! Казнь отменяется!». Усталость как рукой сняло – архидьякон Собора Парижской Богоматери снова стал похож на гончую, идущую по следу жертвы. Рывком развернувшись к площади, он увидел и услышал все, что происходило дальше и понял, что если Тристан найдет его, цыганка будет потеряна навсегда. А пока что остается шанс отбить Эсмеральду у этого посланника – вида он довольно хилого, на лошади держаться не умеет, а следовательно с ним проблем не будет.
Клод Фролло, бормоча что-то сквозь зубы, бросился к двери. Собор не зря столько лет был его домом – архидьякон знал Нотрдам великолепно, и в лабиринте темных и сырых потайных ходов чувствовал себя как рыба в воде. Так что спустя несколько минут он уже был на берегу Сены. Прежде чем пуститься в погоню, он оглянулся к Собору и застонал – вновь Фролло увидел этот преследующий его по пятам кошмар: будто химеры, сидящие на крыше Собора, хрипло смеются над ним, покачивая головой в такт хохоту, и кричат вслед:
-
Твое место здесь, архидьякон! И скоро ты
станешь одним из нас, одним
из нас, одним из нас…
Глава
7. Звонарь
По ком
колокола звонят,
Пьер
Гренгуар
Когда Эсмеральду должны были повесить, Квазимодо стоял, прижавшись лицом к окну, в одном из коридоров нижнего яруса. Он не пошел на колокольню – звонарь чувствовал, что его друзья-колокола, спасавшие его от всех невзгод, теперь уже не могут ничем помочь, и ему как будто стало стыдно. Впрочем, вряд ли Квазимодо думал об этом такими же словами – он не умел анализировать свои чувства. Он знал только, что уже не может спасти Эсмеральду – и от этого ему было очень больно и грустно. Крупные слезы катились по щекам горбуна, он со страхом ждал завершения мучений цыганки.
Он не мог слышать криков посланника, но по лицам людей, стоявших на площади, он понял, что что-то произошло. Звонарь видел, что какой-то человек, приехавший на лошади, что-то сказал и – о чудо! – взял на руки цыганку и скрылся. Квазимодо узнал этого человека – тот часто беседовал с господином Фролло, был его учеником и, кажется, другом. Квазимодо был спокоен – за столько лет глухоты он научился чувствовать людей не умом, а сердцем. И сердце сейчас подсказывало ему, что этот молодой человек – хороший, и он не сделает Эсмеральде ничего плохого.
Звонарю вдруг стало легко. Он тихонько засмеялся.
- Пусть я её, наверное, больше не увижу, но ведь теперь она в безопасности, - думал он, - а могу ли я желать большего? Красавица жива – это самое главное. А мое место – здесь.
И звонарь Собора Парижской Богоматери повернулся и медленно потопал в сторону лестницы, ведущей на колокольню. Звонаря давно заждались его колокола.
Последний
багрянец блеснет на воде,
Пьер
Гренгуар
- Да чтоб я еще когда-нибудь сел на лошадь… - были его единственные слова.
Впрочем, поэта немножко утешило то, что козочка, привязанная там же, была искренне рада его видеть и весело блеяла. Радость её несказанно возросла, когда Гренгуар стащил бесчувственную Эсмеральду с лошади (сам при этом чуть не свалившись в реку)
- Ты рада видеть свою хозяйку, не правда ли? Я тоже. Я ведь уже успел к ней привязаться, и мне было искренне жаль, когда она чуть не попала в петлю. Да-да, мне было жаль, и не смотри на меня с такой укоризной, Джали! Что? Ты спрашиваешь, почему я не спас её раньше? Нуу, у меня не было возможности. Зато теперь она спасена, и я очень горд! В конце концов, не мне ли пришел в голову этот замечательный план - отнять доспехи и лошадь (чтоб ей было неладно, она меня чуть не угробила!) у какого-то военного. Я хорошо знаю место, где все эти вояки поят своих коней каждое утро – это недалеко от особняка Нель – и вот пошел я туда, а там офицер как раз поит лошадь. Я схватил первую попавшуюся палку – мало ли их валяется в парижских переулках! – и отправил офицера отдохнуть. Да-да, конечно с ним все в порядке! Он уже очухался, я думаю…. Ну вот, а потом я поехал на площадь…
Все это Гренгуар рассказывал, пока устраивал в лодке Эсмеральду и Джали, отвязывал лодку, залезал туда сам и греб в сторону парижских окраин. Да простит нас читатель, если мы будем сокращать некоторые монологи нашего поэта – уж больно болтлив он был.
А день тем временем разгорался. Отпечаток обреченности, убивавший этим утром красоту города, исчез – во всяком случае для Гренгуара. Солнце поднялось уже достаточно высоко, и гладь реки переливалась радужными бликами и слепила глаза. Тихий плеск весел убаюкивал, но поэт знал, что ему нельзя спать – ведь история с посланником вскоре объяснится, бросятся на поиски, и если их найдут, Гренгуару не сдобровать. Так что основной его задачей было как можно скорее выплыть за черту города. А чтоб хоть как-то занять себя, он вновь принялся болтать.
- А интересно, какова была роль Фролло во всей этой истории….Очень странный человек – даже я его боюсь!… О – о – о, мимо какого изящного особняка мы проплываем! Замечательный образчик архитектуры второй четверти четырнадцатого века. Все-таки камни несомненно прекраснее и благороднее людей. Да и вообще все вечное всегда прекраснее преходящего, и цветок каменный гораздо красивее цветка живого, ибо он не завянет…
Гренгуар мог бы философствовать еще долго, но в этот момент Эсмеральда вздохнула и открыла глаза, и внимание поэта переключилось на цыганку.
- С добрым утром, мадемуазель! А оно воистину доброе, так как вам повезло отложить знакомство с виселицей до другого раза. Вы живы и свободны, и, по-моему, это прекрасно!
- А почему я здесь? – тихо спросила она.
- Потому что вы спасены от виселицы – отозвался Гренгуар, и после паузы прибавил – Мной.
- ТОБОЙ??!! – удивилась Эсмеральда – но… - она осеклась. Ей не хотелось обижать поэта подозрением, что подобное предприятие ему не по силам.
- Не верите? – обиделся поэт, – но это чистая правда, мадемуазель.
- Верю, – поспешила ответить цыганка. – Но как же Фролло?
- Что Фролло? – поинтересовался Гренгуар
- Ничего – ответила девушка. Она не была готова рассказать своему фиктивному мужу всю правду. – Просто он обещал спасти меня и не спас.
- Ааа, – протянул Гренгуар, – тогда понятно. – Поэт решил до поры до времени попридержать свое любопытство.
- Но куда мы плывем? – испуганно спросила девушка, прижимаясь к борту лодки – подальше от поэта. – Куда ты везешь меня?
- Успокойтесь, мадемуазель Эсмеральда. Я не причиню вам зла, клянусь честью.
- Честью? А она есть у тебя? Утром ты бросил меня одну с архидьяконом, потом с солдатами, и ты говоришь мне о чести?!
- Успокойтесь пожалуйста, - повторил поэт, - вы взволнованы. Успокойтесь. – и он осторожно коснулся руки девушки. Она отшатнулась, а Джали удивленно посмотрела на обоих.
- Ненавижу тебя! Ненавижу! Отпусти меня! Дай мне уйти!
- Успокойтесь, мадемуазель, - твердил Гренгуар. Имея крайне небольшой опыт общения с женщинами, он не знал, что еще сказать.
Эсмеральда вдруг зарыдала. Все последнее время нервное напряжение не отпускало её ни на секунду, она все время боялась чего-то: боялась Квазимодо, боялась, что Феб разлюбил её, боялась, что из любой подворотни может вынырнуть архидьякон, который вновь будет смотреть на неё полными животного вожделения глазами – так голодная собака смотрит на кость. Девушка устала бояться, устала чего-то ждать, устала гадать, что преподнесет ей судьба – милость или пощечину. Ей хотелось просто жить, просто любоваться солнцем, ибо душа устает и от страстей и от страданий. И теперь, плача в этой лодчонке, несущей её неизвестно куда и почти неизвестно с кем, она почувствовала, что это бесконечное напряжение отпускает, что ледяная рука, так долго сжимавшая её сердце, ослабила хватку.
А сердце Гренгуара пронзила острая жалость. Ему почти никогда еще не приходилось жалеть никого, кроме себя – всю жизнь он прожил один, у него не было ни друзей, ни родственников. Двадцать лет назад, во время осады Парижа, его отца повесили бургундцы, а мать зарезали пикардийцы. Он был чересчур мал тогда, чтобы сохранить об этом ясные воспоминания. Но одно Гренгуар помнил хорошо: их семья была очень бедной, но дружной, родители любили его, и он сейчас вдруг вспомнил то безысходное чувство утраты, которое он испытал, когда родителей убили. А он так давно уже не вспоминал этого…
Гренгуар осторожно погладил девушку по голове, и Эсмеральда больше не отталкивала его руку. Козочка успокоилась и вновь улеглась у ног поэта. Лодка плыла по течению….
Пришел я словно из других времен,
Я не хочу стать частью темных сил.
Мне чужды звуки всех земных имен
Но, впрочем, о других я не просил.
Я не готов себя отдать за то,
Чтоб это время поняло меня.
Узнают всё, что в путь меня вело,
В другой эпохе: на закате дня.
Я быть за все в ответе не боюсь:
Боюсь стать шумом ветра в тишине…
Но ласков Бог, которому я снюсь
И светел Бог, который снится мне.
Пьер
Гренгуар
Париж закончился, теперь путешественники плыли по пригороду. Гренгуар причалил к берегу, помог Эсмеральде выбраться из лодки и сказал:
- Хмм, где же нам переночевать, мадемуазель? У вас случайно нет родственников или знакомых в этом пригороде?
Эсмеральда покачала головой.
-
Ну тогда, я думаю, нам стоит остаться в
лодке. Вы не против?
Цыганка
вновь покачала головой. Она так устала,
что была не в состоянии сказать ни слова.
Через пять минут Эсмеральда уже
спала. А Гренгуар, сидя на корме лодки,
задумчиво глядел на Сену, в которой
отражалось звездное небо, перевернутое
вверх ногами, и редкие огоньки окон. Весь
мир вокруг будто превратился в тьму,
усеянную разноцветными огоньками: желтыми
– окон, белоснежными и голубоватыми –
звезд. «Красиво…» - подумал поэт. Во Дворе
Чудес он редко смотрел на небо – не до того
было, надо было о хлебе насущном
да о сохранности своей шкуры думать. Всю
жизнь он чувствовал, что его душа
колеблется между небесами и грязной
мостовой, и только от него зависело, какое
начало в нем победит: начало поэта или
начало бродяги. В последнее время
бродяжническое перевешивало, а сейчас вдруг
с новой силой проснулось поэтическое. «Да,
красиво» – вновь подумал поэт и принялся
сочинять стихи про звезды– давненько он
этим уже не занимался! -, но через полчаса
заснул и он. Над рекой стояла тишина, и
слышно было только, как беспокойные волны
тихо плещутся о борт лодки…
Через
два дня на берегу показался какой-то
небольшой городок.
-
Вы не против, если мы пока остановимся
здесь, мадемуазель? Найти нас здесь уже
нелегко, а ведь мы не знаем, куда нам
отправиться дальше, да и не помешало бы
слегка подзаработать, как в старые добрые
времена: вы будете плясать, а я
- носить в зубах стулья. Это, конечно,
неблагодарное ремесло для философа, но что
поделаешь!
-
Я, должно быть, уже разучилась танцевать
– грустно улыбнулась Эсмеральда. Как это
было давно: теплая мостовая под ногами,
голубое небо над головой, спокойствие и
радость на сердце!
-
Не думаю, мадемуазель! – галантно
отозвался Гренгуар.
В это туманное утро жители Гайона могли наблюдать на улицах своего города весьма странную процессию: по улицам легкой походкой шла юная цыганка, за ней – худенький молодой человек, а вокруг них скакала коза. Достопочтенные горожане с подозрением рассматривали этих странных людей, и терялись в догадках: что им может быть нужно в нашем городе? Париж здесь не очень далеко, иногда долетают кое-какие вести, но парижане здесь показываются редко, а этим-то что надо?
А пока гайонцы размышляли о цели
их прибытия, Гренгуар, Эсмеральда и Джали
достигли центральной площади города –
маленькой, грязной и неприглядной – и
остановились. Жители, любопытство которых
было разбужено, начали обступать их кольцом.
Отовсюду слышалось ворчание и
перешептывание.
И вдруг цыганка начала танцевать – шепот сразу стих. Девушка танцевала удивительно: она порхала и кружилась, словно не касаясь ногами земли, и казалась существом неземным. И хотя все знали, что это просто-напросто цыганка, невозможно было не поддаться обаянию этого зрелища – танец девушки пьянил и завораживал.
Она остановилась, прерывисто дыша, и восторженная толпа разразилась рукоплесканиями.
На середину круга вышел молодой человек и позвал:
- Джали!
Козочка, лежавшая до сих пор в сторонке, подбежала к нему.
- Джали, какой теперь месяц? – ласково спросил он.
Козочка топнула ножкой по мостовой семь раз. На улице действительно стоял июль.
- А какое нынче число?
Джали ударила по мостовой шесть раз.
- А какой теперь час?
Джали стукнула восемь раз. В ту же минуту на часах городской ратуши пробило восемь. Толпа застыла в изумлении.
- Это колдовство! – проговорил мрачный голос в толпе.
Глаза девушки расширились от ужаса. Она сжалась и немигающим взглядом уставилась на говорившего.
- Это колдовство! – повторил человек.
Цыганка вскрикнула и бросилась к удивленному молодому человеку, стоявшему рядом с ней.
- Это он! Это снова он! Я не хочу! Не хочу!
Её собеседник отстранился, подошел поближе к человеку, обвинившему цыганку в колдовстве, и вдруг рассмеялся.
- Это не колдовство, мсье. Просто наша козочка – очень умное животное. Очень! Вам нечего бояться, мы не колдуны – просто бродячие артисты.
Человек вышел из толпы, и Эсмеральда с облегчением увидела, что он не в рясе – просто толстенький лысый человечек невысокого роста. Это был глава артели сапожников.
- Ну что ж, если вы не насылаете порчу, это хорошо. Мы к вам не в претензии, господа.
- Вот и славно – улыбнулся Гренгуар. – Мы никому не помешаем.
Народ, поняв, что ничего интересного больше не предвидится, стал расходиться. Гренгуар, Эсмеральда и Джали отправились искать жильё.
- Но ведь у нас нет денег, – заметила Эсмеральда.
- Обижаете, мадемуазель. Доспехи несчастного офицера, уже выручившие нас один раз,
выручат и еще раз. Мы их продадим.
Только тут девушка заметила, что Гренгуар все это время таскал за собой доспехи.
- Моя запасливость, мадемуазель, не раз сослужила мне службу. Это очень ценное качество. – горделиво прибавил поэт, которому не было чуждо легкое тщеславие.
- Не сомневаюсь, – отозвалась Эсмеральда.
- Сударь, эй, сударь! Вам случайно не нужны совсем новые офицерские доспехи? Дешево отдам.
Проходивший мимо горожанин недоуменно уставился на поэта.
- А на что они мне, сударь? По улице в них ходить жарко, работать в них неудобно. Зачем?
- Но вы подумайте, сударь! Ваша выгода очевидна, - вкрадчиво начал хитрый поэт. – Вы только подумайте: у многих ли ваших товарищей есть настоящие доспехи? Представьте: приходите вы в трактир, все вокруг начинают удивляться, восхищаться и спрашивать, где вы достали эту замечательную вещь, а тут уж вы можете придумать все что угодно! Сказать, что ваш брат – начальник охраны короля, или что вы доблестно отобрали доспехи у какого-нибудь офицера. Это же очевидно! Подумайте, сударь, не так-то часто вам поступают такие предложения.
Горожанин задумался.
- И сколько вы за них хотите?
- О, сущий пустяк! Просто приютите нас на несколько дней, пока мы не подыщем другого жилья – мы люди очень непритязательные, можем спать даже на сеновале.
- По рукам! – решился наконец горожанин. – Да…а скажите, молодой человек, кем вам приходится эта девушка? Потому что если она ваша жена, это одно дело, а если вы с ней проживаете незаконно, то совсем другое…
Эсмеральда покраснела, а поэт вдохновенно соврал:
- Она моя сестра.
- А, ну это хорошо. А то, знаете ли, всякое бывает в наши-то времена…. Идите за мной, я живу недалеко отсюда – на Рю де Плюи.
- Умеешь ты заговаривать зубы. – улыбнулась Эсмеральда, пока они шли за своим провожатым по темным улицам.
- Это мое ремесло, мадемуазель. – ухмыльнулся в ответ философ.
Несколько минут спустя они уже зашли в двухэтажный каменный домик, стоявший недалеко от набережной Сены.
- Эй, Жан, кто это там с тобой? – послышался женский голос из-за двери.
- Не беспокойся, Жервеза! Эти люди будут ночевать у нас, во всяком случае сегодня.
Жан, за которым следовали наши старые знакомые, вошел в комнату, где за столом сидела его жена и что-то вязала. Жервеза подняла голову, и хозяева наконец получили возможность при свете свечи рассмотреть своих гостей.
Хозяин про себя отметил, что девушка удивительно красива: стройная, изящная, с огромными черными глазами и волосами цвета воронова крыла, она не была похожа на француженку: слишком уж дикой и необычной была её красота.
Хозяйка
окинула взглядом обоих: девушка ей не
понравилась, а точнее не понравился
восхищенный взгляд мужа, обращенный на нее,
а вот молодой человек пришелся ей по душе.
Тот был невысокого
роста, лицо его, окаймленное длинными
темными кудрями, было очень бледным и
изможденным. Но зато когда он улыбался, его
лицо вдруг преображалось, становясь по-мальчишески
озорным и удивительно привлекательным.
(NB для Жени: Ну похож на Брюно, похож!
Что с ним сделаешь? Просто трудно уже
представить себе Гренгуара, НЕ похожего на
Брюно JJJ)
А вот козу заметили оба. Она радостно блеяла и носилась по комнате кругами. Но и хозяин, и хозяйка, вздохнув, хором сказали:
- Оставайтесь.
Глава
11. Осень
Любовь
– это острый топор палача.
Хитра, будто вор, неизбежна, как рок.
Врывается в дом не
спросясь, не стуча.
И все же любовь – это истинный Бог.
Любовь
– это вечный великий обман,
Пожизненный холод за теплое лето.
Она – врачеванье опаснейших ран.
Она среди ночи – как отблеск рассвета.
Любовь
– это то, что с рожденья во мне,
Любовь
– это твой силуэт у окна
Любовь
– это жалость, уменье простить,
Пьер
Гренгуар
Для Эсмеральды и Гренгуара изменилось многое. Все то, что они пережили в Париже, казалось давно прошедшим, давно забытым, почти нереальным. Страсти, схватки, виселицы, короли – все осталось где-то далеко позади и составляло разительный контраст с их теперешней жизнью. Поэт стал писарем, и чуть ли не целыми днями переписывал безграмотные прошения крестьян и горожан, не уставая удивляться, как можно писать с пятью ошибками в каждом слове. Эсмеральда иногда еще плясала, а больше учила Джали новым трюкам – достопочтенная публика любила по воскресеньям от души похохотать над проделками сообразительной козочки.
В то утро, восемнадцатого сентября, Гренгуар вернулся домой, как всегда, в семь часов, и еще из передней (передней того самого дома, хозяевами которого были Жан и Жервеза – наши друзья так и остались у них, снимая три крошечных комнатки в задней части дома.) услышал звонкий голос Эсмеральды:
- Так, Джали, а теперь покажи, как выглядит мэтр Франсуа Мишле, прокурор, во время заседания суда?
Послышалось топанье копыт Джали, потом смех цыганки.
- Браво, браво! Вот скоро придет наш с тобой хозяин, и мы покажем ему эту новую шутку!
«Хозяин?! – удивился поэт. – Это что-то новенькое. Это она скорее моя хозяйка. Попробуй-ка похозяйствуй над цыганкой – сразу на место поставит!»
Он вошел в комнату и невольно улыбнулся – девушка и коза разом бросились ему навстречу.
- Здравствуй! Наконец-то ты пришел!
Пять минут спустя он уже сидел у стола и с задумчивым видом занимался поглощением ужина, а Эсмеральда смотрела на него и думала: «Неужто это тот самый простодушный болтун, которого я полгода назад спасла от виселицы во Дворе Чудес и которого, когда он попытался обнять меня за талию, чуть не зарезала? Странные случаются в жизни вещи: люди, которых мы считаем самыми пустыми, самыми глупыми, оказываются выше и умнее тех, кого мы считали истинно прекрасными… Вот поэта я теперь считаю своим братом, своим лучшим, да и единственным, другом. Да, жизнь – очень странная вещь…»
Наступила ночь, поднялся по-осеннему промозглый ветер, швырявший охапки мертвых листьев в окна.
- Знаешь, я часто вспоминаю свою мать. Я даже не знаю, что с ней случилось…
- Ваша мать? – удивился поэт. Он был уверен, что Эсмеральда сирота. – У вас есть мать, мадемуазель? Я не знал…
- Да, есть, я нашла её и снова потеряла, не успев даже толком с ней поговорить… - и она рассказала Гренгуару историю башмачка, которую наш читатель уже знает. Эсмеральда уже чувствовала, что может рассказывать об этом, что боль потери со временем притупилась, и потерянная мать уже не так заставляла её переживать – девушка устала от страданий. Возможно, они еще встретятся с матерью когда-то, но не сейчас…Не сейчас.
Рассказывая о том страшном дне, когда её чуть не повесили, девушка упомянула и о Фебе – о том, как он оттолкнул её тогда, на площади. Голос цыганки дрожал, и Гренгуар не мог понять – от обиды, от уязвленного самолюбия или…
- Мадемуазель! – позвал Гренгуар. Он сидел у стола и смотрел на колышущееся пламя свечи. Давно он не решался задать тот вопрос, который хотел задать сейчас. – С моей стороны, конечно, большая дерзость – задавать вам такой вопрос, но…все же вы уже почти моя сестра, и я должен знать…Вы еще любите Феба?
Эсмеральда, стоявшая у окна, вздрогнула и удивленно подняла глаза, встретившись взглядом с Гренгуаром. Не скроешь. Не соврешь.
- Да. – тихо и просто ответила она.
- Но он предал вас, - ответил поэт.
- Зато он прекрасен, как солнце! – экзальтированно сказала Эсмеральда.
Гренгуар кивнул головой и замолчал. Она ждала. Но он только сухо сказал:
- Спокойной ночи, мадемуазель.
Она ушла. Гренгуар, не раздеваясь, повалился на кровать и уткнулся в подушку.
- Я не знаю, не знаю - шептал он. – И зачем я ввязался в эту историю? Жил бы себе сейчас в Париже, рассматривал старинные здания... а теперь? О, как бы я хотел никогда больше не чувствовать ничего подобного! Ну почему, почему? Я не хочу! Я здравомыслящий человек (ну, я так думаю) и не хочу уподобляться сумасшедшему архидьякону или сластолюбивому Фебу! Никогда из этого не вышло ничего хорошего. Не хочу, не могу, не знаю….
Погруженный в свои мысли, поэт не заметил, как заснул. А проснулся оттого, что кто-то осторожно потряс его за плечо. Поэт только помотал головой. Но этот кто-то настойчиво продолжал его трясти. Гренгуар обернулся…и свалился с кровати. Ибо перед ним стояла не Эсмеральда, не хозяин дома, не хозяйка, и даже не Джали. Над распростертым на полу поэтом зловеще возвышался Клод Фролло, архидьякон Собора Парижской Богоматери.
Глава
12. Fatalite
Рок
приходит незаметно - исподволь:
Несколько минут длилось молчание. Вдруг налетевший порыв ветра задул хрупкое пламя свечи, и наступила темнота. Священник подошел к столу и вновь зажег свечу, потом обернулся к поднявшемуся Гренгуару:
- Ты не ожидал видеть меня, не правда ли?
Фролло сильно изменился с тех пор, как бежал из Собора Богоматери . Он сильно похудел и казался из-за этого еще выше. Лицо архидьякона казалось словно туго обтянутым кожей, что придавало ему какую-то странную, птичью хищность. Но больше всего изменились его глаза. Они уже не горели тем былым страстным огнем, так пугавшим Эсмеральду, нет: они казались холодными, как сам север – словно два кусочка льда. Гренгуар поежился под взглядом архидьякона: под вой ветра, в пляшущем свете свечи ему показалось, что он видит перед собой самого дьявола.
- Вы плохо выглядите, мэтр. – наконец выдавил из себя Гренгуар.
- Разве? Возможно. Но чувствую я себя превосходно, как никогда. Ибо теперь не обстоятельства владеют мной, а я распоряжаюсь обстоятельствами. – усмехнулся Фролло.
Поэту стало страшно. Его мысли путались, он не знал, что сказать. О погоде спрашивать глупо, предлагать сесть – совсем глупо. Но архидьякон заговорил сам и предельно ясно и кратко высказал цель своего визита:
- Где цыганка?
Склонность к бесполезному геройству никогда не была отличительной чертой Гренгуара. Он кивнул на дверь, ведущую в комнату Эсмеральды. Но в эту минуту она сама вошла в комнату.
Увидев Фролло, она не испугалась: все воспоминания о нем остались где-то так далеко, что она не могла воссоздать своих эмоций. Просто спросила:
- Что вы делаете здесь?
- Я пришел за тобой. Я долго ждал этой минуты, но теперь ты – несомненно моя.
- Вы ошибаетесь – холодно ответила Эсмеральда.
- Я никогда не ошибаюсь, – перебил её архидьякон.
- Но почему вы думаете, что я пойду за вами? – спросила Эсмеральда. Страха еще не было – только удивление.
- Потому что теперь я могу сделать все, что захочу. Я теперь уже не тот Фролло, которого ты знала раньше – может быть, такого ты полюбишь.- туманно ответил Фролло, приближаясь к цыганке. Она прижалась к стене – он подходил все ближе. Тут Гренгуар решил, что пора бы и вмешаться – подскочил к Фролло и крикнул:
- Сударь, что вы позволяете себе?
Фролло обернулся, взглянул на него, и Гренгуар почувствовал, что взгляд архидьякона причиняет ему почти физическую боль. Гренгуар похолодел: он НЕ МОГ ОТВЕСТИ ГЛАЗА. Архидьякон продолжал сверлить его взглядом, но вдруг отвернулся, отрывисто засмеялся и сказал:
- С тебя пока хватит.
Фролло подошел к Эсмеральде и повторил, упиваясь своим торжеством:
- Ты – моя. Сегодня я всесилен. В мой последний вечер ЗДЕСЬ ты будешь принадлежать мне, а потом – вечность. И там ты будешь со мной. Навсегда.
Он впился губами в губы Эсмеральды, заломил ей руки: казалось, ему доставляет удовольствие причинять ей боль.
- Ты - моя – уже не говорил, а рычал он.
Гренгуар, не успев хорошенько сообразить, что делает, бросился к Эсмеральде и отгородил её собой от архидьякона. Тот посмотрел на него и расхохотался:
- Не ожидал от тебя, не ожидал! Ты всегда был глупым трусливым эгоистом без стыда и совести! Что, совесть вдруг проснулась? Или смелость? Ха-ха-ха, и ты думаешь, что можешь мне противостоять? Смешно!
Архидьякон вновь посмотрел поэту в глаза: тот вздрогнул, но глаз не отвел. Тонкие губы архидьякона дернулись в улыбке: первый раз на его памяти его ученик решил противостоять обстоятельствам.
Гренгуар глаз не отводил. Он вдруг почувствовал себя сильным. Ни о чем не задумываясь, не задаваясь никакой целью, он просто смотрел на Фролло, несмотря на то, что боль, причиняемая ему этим взглядом, становилась все сильнее. А Фролло улыбался. Он почувствовал, что поэт скоро сдастся. Но тот не пошевелился.
Улыбка сползла с лица Фролло. Он пробормотал сквозь зубы:
- Дурак! Ты сам напросился на крайние меры.
И он схватил Гренгуара за руку тонкими, холодными, цепкими пальцами. Тот вскрикнул и медленно сполз на пол.
Эсмеральда вскинула глаза на Фролло и крикнула:
- Пусть накажет тебя за это твой Бог!
- У меня нет Бога. Я убил его в себе.
- Если Бог существует, ты будешь наказан! И я призываю его в свидетели твоих злодеяний!
Она упала на колени и со слезами на глазах начала молиться. Этого Фролло уже не мог вынести. Он чувствовал, что сила, которую он купил столь дорогой ценой, ради которой исчез тот человек, которым он был раньше, тает, чувствовал, что на каждого демона найдется свой бог, на каждое зло – свое добро, что есть что-то выше страха, выше власти. Настал его черед бояться. И вновь испытываемая им горечь проигрыша бесила его.
- Иди со мной, и ты будешь жить! Будешь жить вечно! А так ты все равно не избежишь смерти! Ты же так любишь жизнь – умоляю тебя!
Фролло уже не приказывал – он просил.
Эсмеральда покачала головой и сказала:
- Я не умру. Я чувствую, что не умру. Вы знаете, я немного умею предсказывать – я же цыганка. Я уверена, что буду жить вечно благодаря этому человеку.
Она указала на бездыханное тело поэта, распростертое на полу.
- Я не знаю как, но он даст мне бессмертие.
Вряд ли ей приходили в голову такие мысли раньше, но в этот вечер Эсмеральда не была обычной Эсмеральдой, так же как Фролло был не Фролло, как Гренгуар не был прежним Гренгуаром. В этот вечер они все были равны перед лицом великого вселенского закона, и каждый из них был духовным воплощением своей судьбы.
Фролло медленно подошел к двери и в последний раз взглянул на Эсмеральду. Он выглядел сгорбленным и усталым, но взгляд его по-прежнему был холоден, как осколок льда.
- Ты пожалееешь. Ты не сможешь быть счастливой, ибо, отказавшись от меня и погубив меня, ты взяла на себя все те грехи, которых я еще не успел совершить. Ты очень жестока, девушка, и никогда не найдешь покоя. Прощай.
Фролло вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
В дом номер пять по Рю де Плюи в ту ночь никто не входил, и никто не выходил оттуда.
Глава
13. Тишина и голоса
Cinq minutes de la mort, et puis la vie,
Cinq minutes de la mort, c’est l’infinie.
Cinq minutes de la mort, cinq
minutes du chagrin,
Cinq minutes de la mort, et puis la fin du chemin.
Pierre
Gringoire
Он чувствовал, что задыхается. Словно вся тяжесть мира навалилась вдруг на него, словно грудь его сжимал стальной обруч. Вдруг послышался резкий, свистящий голос, раздирающий тишину в клочки. Голос наполнил все его существо, казалось, что, кроме голоса, на свете больше ничего не существует:
- Ты никогда не найдешь покоя. Ты пожалеешь, что не умер сейчас. Хочешь, я покажу тебе твое будущее? Смотри!
Он вдруг увидел кладбище и покосившийся деревянный крест без надписи.
- Вот твое ближайшее будущее! Твоего имени не вспомнят еще долго, очень долго, а когда оно будет вспомнено, ты станешь посмешищем. Смотри!
Он увидел Эсмеральду, танцующую на соборной площади. Эсмеральду похожую на настоящую, но все же какую-то другую. Да и Париж изменился, вокруг Собора выросли какие-то смешные, непонятные здания. Проходящие мимо люди странно одеты… Но Эсмеральда танцует по-прежнему.
Потом он увидел себя. Точнее, кого-то другого, очень похожего на него. Этот кто-то был одет в потертое синее пальто, шел по темной улице, смотрел на луну и, видимо, что-то пел. Забавный тип…
- Смотри же! – продолжал голос. – Разве это не забавно – каким вас выставляют посмешищем на потеху толпе? Черни нужен хлеб и зрелища, а вы с цыганкой, архидьяконом и глухим звонарем обеспечите её зрелищем надолго. Это действительно смешно!
Он пытался рассмотреть говорившего, но тот ускользал от его взгляда, кружа вокруг него и не давая разглядеть себя. Тут со всех сторон к нему потянулись холодные липкие руки, хватавшие его за горло, не дающие ему дышать…
Гренгуар откинулся на подушку и застонал. Эсмеральда положила руку ему на лоб и прошептала:
- Все будет в порядке. Ты ведь не можешь оставить меня, правда? Ты мне нужен, очень нужен. С тобой все будет хорошо. Я верю.
Она провела рукой по его щеке. Гренгуар вздрогнул и открыл глаза. Ничего не сказал. Просто смотрел на нее и вдруг пробормотал:
- Ты очень красива. Тебе можно посвятить все стихи мира, и все равно будет мало.
Она улыбнулась.
- А Фро… - начал он.
- Нет-нет, этого ничего не было. Все показалось. Ты просто простужен.
- Но ведь ты знаешь, и я знаю, - он незаметно для себя перешел на «ты».
- Нет, ничего не было.
- А ты очень повзрослела за это время, – усмехнулся поэт.
- Возможно. Нет, наверняка. Знаешь, я вдруг вспомнила про Квазимодо. Как-то он там?
- О, думаю, уж с кем-с кем, а с ним все будет в порядке. Он в ладу со своей совестью, со своим внутренним «я», а такие люди никогда не пропадают. Он много страдал, но страдание не уничтожило, а закалило его душу. С ним все будет в порядке.
- А с тобой?
Гренгуар на секунду задумался, потом посмотрел Эсмеральде в глаза и ответил:
- Со мной – тоже.
- Тебе лучше?
- Да, гораздо. Как будто я теперь – не я, а кто-то другой, пришедший из другой эпохи: из прошлого, из будущего – не знаю.
- Видимо, жар у тебя еще не прошел. Но я тебя понимаю.
- А ты и вправду повзрослела. – повторил Гренгуар.
Она молчала, задумчиво глядя в окно, где медленно умирал неяркий октябрьский день. Когда пять минут спустя она повернулась, поэт уже спокойно спал, и временами по его бледному, усталому лицу пробегала призрачная тень улыбки. Эсмеральда долго еще сидела рядом с ним, держа его за руку, потом встала и задула свечу. В доме воцарилась тишина – только дверь временами тихо поскрипывала да беспокойно ворочалась во сне козочка.
Глава
14. Снег
Вечером
– осенние туманы,
А к утру все снегом замело:
Залечил он городские раны,
И все стало чисто и бело.
А когда выходишь на прогулку,
Снег – как россыпь дорогих камней.
В городе
за ночь вдруг стало пусто,
Пьер
Гренгуар
- Эх, мэтр Гишо, раненько в этом году зима-то наступила!
- Что и говорить, мэтр Жибон! Знать, плохие времена наступили, коли так гневается на нас матушка-природа и посылает нам холода раньше поры-времени!
- Не миновать конца света, мэтр Гишо, не миновать! Помяните мое слово!
- Правда ваша, мэтр Жибон!
- Ну, а как ваша женушка и детки? Здоровы ли?
- Благодарю вас, все здоровы! А ваши как?
- Здоровы вашими молитвами!
- Ну, передавайте привет им от дядюшки Гишо!
- Благодарствуем, своим передавайте от нас также поклон!
На этом два гайонца закончили разговор и побрели дальше, по щиколотку утопая в снегу.
Наступил вечер.
- Снегу-то сколько выпало! Я уж и не помню, когда начало ноября было таким холодным.
- Да, это в высшей степени странно. Но, в конце концов, начинается новая эпоха, и природа, я думаю, хочет предупредить нас, что ставить себя выше неё и выше Бога опасно, ибо даже если человек научится доставать с неба звезды, он будет зависеть от ветра, снега или жары так же, как зависим от этого мы.
- Куда мне до твоих рассуждений! – улыбнулась Эсмеральда.
- Да вы, мадемуазель, запросто можете заткнуть за пояс любого философа, если захотите!
Оба расхохотались. Хохотали долго, и не потому, что было очень смешно: просто им хорошо было смеяться вместе.
- Эсмеральда! – слегка изменившимся голосом позвал поэт.
- Что?
- Вы ... ты…ты…знаешь, что я хочу сказать тебе?
Она долго смотрела ему в глаза. Потом тихо сказала:
- Да.
- И что вы…ты…мне ответишь?
Поэт ждал, затаив дыхание. Цыганка молчала. Тогда Гренгуар притянул её к себе и поцеловал. Его поцелуй не остался без ответа – она прижалась к его губам, словно хотела всю свою душу отдать ему. Но вдруг девушка оттолкнула Гренгуара и быстро заговорила:
- Подожди! А как же Феб?
- Но он предал тебя! - с болью в голосе сказал поэт.
- Но ведь…ведь я люблю его! – уже с меньшей уверенностью прошептала Эсмеральда.
- Но он не любит тебя! А я люблю… - сказал Гренгуар, и сам испугался своего признания. - Простите, мадемуазель – сказал он, встал и быстро направился к двери.
Эсмеральда несколько секунд сидела неподвижно, потом крикнула:
- Подожди!
Поэт обернулся. Девушка подбежала к нему и всхлипнула, обвив его дрожащими руками:
- Прости…меня…ппожалуйста…я…люблю…тебя…Феб…он…никогда…больше…в прошлом…он…предал…меня… - рыдала она.
- Ну успокойся, родная, успокойся – ласково бормотал Гренгуар. – Я ведь ничего не прошу, ты сама вольна выбрать. Просто знай, что можешь всегда на меня надеяться - я сделаю все, как ты захочешь.
- Я…выбрала...уже.
Она торопливо целовала его, он нежно гладил её по спине…
Солнце в сизоватой дымке медленно садилось над мрачными каменными домами города.
Пусть ты уйдешь, я буду рад,
Что не нарушил свой завет.
Никто ни прав, ни виноват,
И победителей здесь нет.
Я не услышу нежных слов
От тебя больше никогда.
Там горечь, где была любовь,
Уходят чувства в никуда.
Прощай,
Прощай,
Прощай,
Прощай…
Потянулись долгие зимние дни: для кого-то скучные, а для кого-то и радостные…Наконец наступила весна. Снег быстро таял, и по улицам было невозможно пройти: лужи – по колено. Солнце все дольше задерживалось на небе, перед тем как отправиться на покой, чтобы с сомнением оглядеть этот, в сущности, очень забавный мир. Сена была сурового стального цвета, она набухла и раздулась из-за тающего снега. И все же в воздухе было разлито то настроение надежды, которое приходит только весной.
Да и Гайон не сильно изменился: все там было по-прежнему. Впрочем, в один прекрасный день произошло событие, слегка растревожившее мирный городок: в городе на один день остановился цыганский табор.
Они пришли ночью, и никто не заметил, откуда. Разместившись на окраине, они в своих чудных пеcтрых лохмотьях расхаживали по городу, не обращая внимания на ворчание пожилых горожан. А вечером собрались на площадь, чтобы устроить представление.
Поглазеть в тот вечер на цыган пришел весь город, и Эсмеральда в том числе. Гренгуар остался дома: известие о приезде цыган поселило в его душе смутное беспокойство, предчувствие беды. А Эсмеральда была счастлива. После представления, заставившего её вспомнить свое детство и юность, наполненные светом, шумом и очарованием табора, она подбежала к пожилой цыганке и просто так, ради интереса, спросила:
- Куда вы направляетесь?
- В Испанию – махнула рукой старуха. – В Андалузию: есть там такая прекрасная земля, где всегда лето и всегда счастье.
Девушка почувствовала толчок в сердце, и домой она уже не бежала, а шла медленно, задумчиво. Дойдя до дома №»5 по Рю де Плюи, она остановилась, потом со вздохом постучала. Дверь ей открыла Жервеза.
- А, это ты! Здравствуй. Твой брат дома.
Эсмеральда не ответила и молча прошла в комнату.
- Ну, что цыгане? – сразу спросил Гренгуар, когда она вошла. Он сидел у стола, переписывал какое-то очередное прошение, а может быть, и писал стихи.
Девушка хранила молчание.
- Что случилось? – поинтересовался поэт.
- Они едут в Андалузию. – тихо ответила Эсмеральда. – Что же ты молчишь? Скажи что-нибудь!
- А что тут скажешь? – сказал Гренгуар.
В наступившей тишине слышно было только, как журчала за окном капель.
- Ты пойдешь со мной? – просто спросила Эсмеральда.
Гренгуар задумался: «Конечно, я люблю её, но что я, интересно, буду делать в этой Андалузии? Стричь пальмы? Полоть огороды? Там я буду уже не нужен ей, она про меня забудет, а следовательно мне останется только броситься в какую-нибудь местную речку Андалузку. Ну нет, уж если топиться, так в родной Сене. А Эсмеральду надо отпустить. Ведь птицу в клетке не удержишь. Я запрещу – она или сбежит, или останется и зачахнет от тоски. Так пусть уж лучше хоть кто-то из нас двоих будет счастлив. И все-таки как же это больно…»
Он вздохнул, покачал головой и сказал:
- Нет. Я останусь. Какой из меня кочевник? А ты иди, я…тебя отпускаю.
- Спасибо. – сказала она. Странно…Так легко расстается с ней... – ты будешь скучать по мне?
«Ну зачем же задавать такие глупые
вопросы? Разве ты сама не знаешь…» - подумал
Гренгуар, а вслух ответил:
Все её вещи уместились в маленький узелок. На пороге она обернулась, подошла к поэту, чмокнула его в лоб: между ними в одночасье словно пролегла стена, и она уже не могла целовать его так, как целовала последние полгода. Потом немножко подумала, сняла с шеи ладанку с зелеными бусинками – свою главную реликвию – и надела поэту на шею:
- На счастье. Все равно мне она теперь не нужна.
Он сидел на подоконнике и даже не мог смотреть ей вслед: давно уже было темно, а цыгане решили уйти ночью, чтобы привлекать меньше внимания. Табор просто растаял во тьме…
Он так и заснул, сидя на подоконннике, и утром не сразу понял, что её нет. А когда понял, почувствовал, что это еще больнее, чем он думал…
Делать было абсолютно нечего. Поэт сидел и скучал. Вдруг дверь тихонько приоткрылась и осторожно вошла Джали. Она процокала по направлению к хозяину и прижалась к его ногам.
- Ну что, Джали, опять мы с тобой остались одни.
Козочка жалобно заблеяла.
- Тебе тоже без неё скучно? Ну, это понятно…
Поэт и коза долго сидели молча. Вдруг Гренгуар вскочил и лихорадочно начал что-то искать.
- Черт побери! Куда подевалась вся бумага в этом доме?! Джали, не ты её съела случайно?
Джали всем своим видом показала, как обижена подобным предположением.
- Ну извини, извини, не дуйся. О! Нашел! Ура!
Когда минут через пятнадцать поэт нашел еще и бутылку чернил, а потом и перо, радости его не было предела.
Гренгуар словно пробудился от долгого сна и снова стал прежним Гренгуаром: тем, который весело бранился с бродягами в парижских переулках. Прежним, да не совсем прежним…
А рука его уже выводила на бумаге слова:
СОБОР ПАРИЖСКОЙ БОГОМАТЕРИ
- Придумал! Замечательная идея! В память о НЕЙ я напишу роман - это будет лучшим воспоминанием. Может, она прочитает его когда-нибудь и вспомнит обо мне. Я опишу события, свидетелем которых я был, вспомню свои познания в поэзии, архитектуре и алхимии, вспомню то, что мне рассказала ОНА и напишу историю о самой прекрасной на свете цыганке Эсмеральде, о главаре бродяг Клопене, о несчастном звонаре Квазимодо, о падшем архидьяконе Клоде Фролло…ну, и немножко обо мне. – со свойственной ему скромностью прибавил поэт.
Ясное теплое утро заглядывало в окно и добродушно удивлялось представшей его взору картине: у стола сидел молодой человек и с бешеной скоростью что-то строчил пером, а у его ног прыгала белая козочка и словно старалась заглянуть в его записи через плечо.
Весенний день разгорался…
Пьер
Гренгуар умер от лихорадки полгода спустя.
За несколько дней до смерти он успел
закончить работу над своим романом «Собор
Парижской Богоматери». Хозяйка квартиры
положила рукопись на чердак вместе с
другими ненужными вещами. Каким-то чудом
рукопись уцелела во время пожаров, войн и
революций, столь часто потрясавших Францию,
и в 1830 году была найдена
Виктором Гюго, случайно оказавшимся на чердаке одного из старинных
домов на самой окраине Парижа. Рукопись
натолкнула его на мысль создать на основе
романа неизвестного средневекового
писателя свой. Как вы знаете, эта идея
увенчалась успехом.
О дальнейшей судьбе цыганки Эсмеральды ничего не известно.